Ночь. Лунный свет. Тени танцуют, как сумасшедшие, по берегу реки, где Василиса – исчезнувшая, утопленная, но всё ещё дышащая в воспоминаниях Платона. Он, Платон, влюбленный, как щепка, несущаяся по бурной воде, ищет её, ищет, но куда? Куда уходит любовь, когда река забирает?
Вдруг, в зарослях тростника, возникает утопленница. Мерцающая, как мираж, с глазами, полными тайны и горечи. Она шепчет, но слова её – как булькающие звуки, что звучат, как песни без слов, без смысла. Что-то о любви, о жертве, о том, как не вернуть, а лишь потерять.
Старый еврей, с его искривленным лицом, как кривое зеркало, смеется, знает, что Платон не найдет ответы в этой бездне. «Ты ищешь, мальчик, а что ты найдешь? Только тени, только тени…» – и он исчезает, оставляя за собой лишь запах мертвечины и старины.
Платон в безумии своем бежит, крик его сливается с шепотом ветра. Он видит Василису, но она – лишь призрак, отражение в воде. Фольклор, магия, сказки стариков, смешиваются в его голове, как неразличимые цвета на палитре художника, который забыл, что рисует.
«Возвращайся!», — кричит он, но её тень растворяется в луже, в которой звезды, как потерянные мечты, тонут, а он – Платон, всё ещё ищет, всё ещё любит, но любовь – это не волшебство, это лишь боль, это лишь утопленница, что тянет его в глубину.
И вот, в этой шизофренической симфонии, где каждая нота – как стон, а каждый звук – как крик, он понимает, что не вернуть, не спасти, а только ждать, ждать утра, когда река вернет его к жизни, а любовь останется лишь в воспоминаниях, как старая сказка о том, что не сбывается.