Всё начинается на похоронах, где я, как зэк, нахожусь в толпе, слушая, как земля стонет под мертвыми телами. Вроде бы простая тема — смерть, но, чёрт возьми, как много в ней лукавства. Сижу я, мимоходом гляжу на покойников, а тут вдруг слышу их разговоры, словно не в гробу они, а за одним столом, как мы, зэки, в зоне.

Эти ребята, хоть и мертвецы, продолжают тянуть свою лямку. Говорят о жизни, о том, что после смерти они не исчезли, а остались в каком-то непонятном состоянии, как будто все их грехи и заботы остались с ними, даже когда тело сгнило. Каждый из них — это отдельная история, как у нас в тюрьме, каждый с своим прошлым, своим треком. И вот они сидят, обсуждают, кто как жил, кто кого кинул, кто с кем спал. Смешно, но в этом есть какая-то ирония. Они все такие умные, но вот только уже не могут изменить ничего.

Я слушаю и понимаю, что каждый из них, даже в могиле, продолжает страдать. У них нет возможности покаяния, как у нас, зэков. Мы хоть в тюрьме, но можем иногда заглянуть в себя и что-то переосмыслить. А эти — они в ловушке своей жизни навсегда. Они не просто покойники, а как бы зэки, только в другом мире, где тюремные стены — это их собственные грехи и сожаления.

И тут я ловлю себя на мысли, что, может, и у меня нет выхода. Мы все как бы в одной камере, только у кого-то жизнь — это срок, а у кого-то — смерть. Каждый из нас, даже покойники, тянет свой крест. Вот такая жизнь — тёмная, безысходная, ироничная. Смешно, но по сути, все мы в одной лодке, только у кого-то весла, а у кого-то — пустота.